13:56 Стихи Эдуарда Асадова « | |
| Моет окошко и песни поет,«чудачка» Одни называют ее «чудачкой» И пальцем на лоб - за спиной, тайком. Другие – «принцессой» и «гордячкой». А третьи просто - «синим чулком» Птицы и те попарно летают, Душа стремится к душе живой. Ребята подруг из кино провожают, А эта одна убегает домой. Зимы и вёсны цепочкой пестрой Мчатся, бегут за звеном звено… Подруги, порой невзрачные просто Смотришь, Замуж вышли давно. Вокруг твердят ей: - Пора решаться, Мужчины не будут ведь ждать, Учти! Недолго и в девах вот так остаться! Дело-то катится к тридцати… Неужто не нравился даже никто? – Посмотрит мечтательными глазами: - Нравиться – нравились. Ну и что? – И удивлённо пожмет плечами. Какой же любви она ждёт, какой? Ей хочется крикнуть: «Любви-звездопада! Красивой –красивой! Большой-большой! А если я в жизни не встречу такой, Тогда мне совсем никакой не надо!» «Песня-Тост» Парень живет на шестом этаже. Парень с работы вернулся уже, Курит и книгу листает. А на четвертом -девчонка живет, Моет окошко и песни поет, Все понежней выбирает. Но парень один – это парень, и все. Девчонка одна – девчонка, и всё. Обычные, неокрыленные. А стоит им встретиться – счастье в глазах, А вместе они – это радость и страх, А вместе они влюбленные! «Влюбленный» не слово – фанфарный сигнал, Весеннего счастья воззванье! Поднимем же в праздник свой первый бокал За это красивое званье! Месяцы пестрой цепочкой бегут, Птицы поют, и метели метут, А встречи все так же сердечны. Но, как ни высок душевный накал, Какие слова он бы ей не шептал, Влюбленный – ведь это не вечно! Влюбленный – это влюбленный, и все. Подруга его – подруга, и все. Немало влюбленных в округе. Когда же влюбленные рядом всегда, Когда пополам и успех, и беда, То это уже супруги! «Супруги» - тут все: и влюбленности пыл, И зрелость, и радость, и радость познанья. Мой тост – за супругов! За тех, кто вступил Навек в это славное званье! Время идет. И супруги, любя, Тихо живут в основном для себя. Но вроде не те уже взоры. Ведь жить для себя – это годы терять, Жить для себя – пустоцветами стать, Все чаще вступая в раздоры. Муж – это муж, и не больше того. Жена есть жена, и не больше того. Не больше того и не краше. Но вдруг с появлением смешного птенца Они превращаются в мать и отца, В добрых родителей наших! И тост наш – за свет и тепло их сердец, С улыбкой и словом признанья. За звание «мать»! И за званье «отец»! Два самые высшие званья! «О рыжей дворняге» Хозяин погладил рукою Лохматую рыжую спину: - Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою, Но все же тебя я покину. – Швырнул под скамейку ошейник И скрылся под гулким навесом. Где пестрый Людcкой муравейник Вливался в вагоны экспресса. Собака не взвыла ни разу, И лишь за знакомой спиною Следили два карие глаза С почти человечьей тоскою. Старик у вокзального входа Сказал: - Что? Оставлен, бедняга? Эх, будь ты хорошей породы… А то ведь простая дворняга! Огонь над трубой заметался, Взревел паровоз что есть мочи, На месте, как бык, потоптался И ринулся в непогодь ночи. В вагонах, забыв передряги, Курили, смеялись, дремали… Тут, видно, о рыжей дворняге Не думали, не вспоминали. Не ведал хозяин, что где-то По шпалам, из сил выбиваясь, За красным мелькающим светом Собака бежит, задыхаясь! Споткнувшись, кидается снова, В кровь лапы о камни разбиты, Что выпрыгнуть сердце готово Наружу из пасти раскрытой! Не ведал хозяин, что Вдруг разом оставили тело И, стукнувшись лбом о перила, Собака под мост полетела… Труп волны снесли под коряги… Старик! Ты не знаешь природы: Ведь может быть тело дворняги, А сердце – чистейшей породы! «Падает снег» Падает снег, падает снег – Тысячи белых ежат… А по дороге идет человек, И губы его дрожат. Мороз под шагами хрустит, как соль, Лицо человека – обида и боль, В зрачках два черных флажка Выбросила тоска. Измена? Мечты ли разбитой звон? Друг ли с подлою душою? Знает об этом только он Да еще кто-то другой. Случись катастрофа, пожар, беда – Звонки тишину встревожат. У нас милиция есть всегда И «скорая помощь» тоже. А если просто: падает снег И тормоза не визжат, А если просто идет человек И губы его дрожат? А если в глазах у него тоска – Два горьких черных флажка? Какие звонки и сигналы есть, Чтоб подали людям весть?! И разве тут может в расчет идти Какой-то там этикет, Удобно иль нет к нему подойти Знаком ты с ним или нет? Падает снег, падает снег, По стеклам шуршит узорным. А сквозь метель идет человек, И снег ему кажется черным… И если встретишь его в пути, Пусть вздрогнет в душе звонок, Рванись к нему сквозь людской поток. Останови! Подойди! «Зимняя сказка» Метелица, как медведица, Весь вечер буянит зло, То воет внизу под лестницей, То лапой скребет стекло. Дома под ветром сутулятся, Плывут в молоке огоньки, Стоят постовые на улицах, Как белые снеговики. Сугробы выгнули спины, Пушистые, как из ваты, И жмутся к домам машины, Как зябнущие щенята. Кружится ветер белый, Посвистывает на бегу… Мне нужно заняться делом, А я никак не могу. Приемник бурчит бессвязно, В доме прохладней к ночи, Чайник мурлычет важно, А закипать не хочет. Все в мире сейчас загадочно, Все будто летит куда-то, Метельно, красиво, сказочно… А сказкам я верю свято. Сказка… мечта-полуночница… Но где ее взять? Откуда? А сердцу чуда хочется, Пусть маленького, но чуда! До боли хочется верить, Что сбудутся вдруг мечты, Сквозь вьюгу звонок у двери- И вот на пороге ты! Трепетная, смущенная. Снится или не снится?! Снегом запорошенная, Звездочки на ресницах… -Не ждал меня? Скажешь, дурочка? А я вот явилась… Можно?- Сказка моя! Снегурочка! Чудо мое невозможное! Нет больше зимней ночи! Сердцу хмельно и ярко! Весело чай клокочет, В доме, как в пекле, жарко… Довольно! Хватит! Не буду! Полночь… гудят провода… Гаснут огни повсюду, Я знаю: сбывается чудо, Да только вот не всегда… Метелица, как медведица, Косматая голова. А сердцу все-таки верится В несбыточные слова: -Не ждал меня? Скажешь дурочка?- Полночь гудит тревожная… Где ты, моя Снегурочка, Сказка моя невозможная?... «Они студентами были» Они студентами были . Они друг друга любили. Комната в восемь метров- чем не семейный дом?! Готовясь порою к зачетам, Над книгою или блокнотом Нередко до поздней ночи сидели они вдвоем. Она легко уставала, И если вдруг засыпала, Он мыл под краном посуду и комнату подметал. Потом, не шуметь стараясь И взглядов косых стесняясь, Тайком за закрытой дверью белье по ночам стирал. Но кто соседок обманет- Тот магом, пожалуй, станет. Жужжал над кастрюльным наром их дружный осиный рой. Ее называли «лентяйкой», Его – ехидно – «хозяйкой», Вздыхали, что парень- тряпка и у жены под пятой. Нередко вот часами Трескучими голосами Могли судачить соседки, шинкуя лук и морковь. И хоть за любовь стояли, Но вряд ли они понимали, Что, может, такой и бывает истинная любовь! Они инженерами стали. Шли годы без ссор и печали. Но счастье – капризная штука, нестойко порой, как дым После собранья, в субботу, Вернувшись домой с работы, Жену он застал однажды целующейся с другим. Нет в мире острее боли. Умер бы лучше, что ли! С минуту в дверях стоял он, уставя в пространство взгляд. Не выслушал объяснений, Не стал выяснять отношений, Не взял ни рубля, ни рубахи, а молча шагнул назад… С неделю кухня гудела: «Скажите, какой Отелло! Ну целовалась, ошиблась… немного взыграла кровь!... А он не простил – слыхали?» Мещане! Они и не знали, Что, может, такой и бывает истинная любовь! «подруги» Дверь общежитья… сумрак… поздний час. Она спешит, летит по коридору, Способная сейчас и пол и штору Поджечь огнем своих счастливых глаз. В груди ее уже не сердце бьется, А тысяча хрустальных бубенцов. Бежит девчонка. Гулко раздается Веселый стук задорных каблучков. Хитро нахмурясь, в комнату вошла. - Кто здесь не спит? – начальственно спросила. И вдруг, расхохотавшись, подскочила К подруге, что читала у стола. Затормошила… Чертики в глазах: - ты все зубришь, ты все сидишь одна! А за окошком посмотри весна! И, может, счастье где-то в двух шагах. Смешная, скажешь? Ладно, принимаю! На все согласна. И не в этом суть. Влюбленных все забавными считают И даже глуповатыми чуть-чуть… Но я сейчас на это не в обиде. Не зря есть фраза: «Горе от ума». Так дайте же побыть мне в глупом виде! Вот встретишь счастье и поймешь сама. Шучу, конечно. Впрочем, нет, послушай, Ты знаешь, что сказал он мне сейчас? «ты, говорит, мне смотришь прямо в душу, И в ней светло-светло от этих глаз». Смеется над любой моей тревогой, Во всем такой уверенный, чудак. Меня зовет кувшинкой-недотрогой И волосы мои пушит вот так… Слегка смутилась. Щеки пламенели. И в радости заметить не смогла, Что у подруги пальцы побелели, До боли стиснув краешек стола. Глаза подруги – ледяное пламя. Спросила непослушными губами, Чужим и дальним голос прозвучал: - а он тебя в тайгу не приглашал? Не говорил: «Наловим карасей, Костер зажжем под старою сосною, И будем в мире только мы с тобою Да сказочный незримый Берендей!» А он просил: подругам ни гугу? А посмелее быть не убеждал? И если так, я, кажется, могу Помочь тебе и предсказать финал. Умолкла. Села. Глянула в тревоге. Смешинок нет, восторг перегорел, А пламя щек кувшинки-недотроги Все гуще белый заливает мел… Кругом весна… До самых звезд весна! В зеленых волнах кружится планета. И ей сейчас неведомо, что где-то Две девушки, не зажигая света, Подавлено застыли у окна. Неведомо? Но синекрылый ветер Трубит сквозь ночь проверенную весть О том, что счастье есть на белом свете, Пускай не в двух шагах, а все же есть! Поют ручьи, блестят зарницы домен, Гудя, бегут по рельсам поезда. Они кричат о том, что мир огромен И унывать не надо никогда, Что есть на свете преданные люди, Что радость, может, где-нибудь в пути, Что счастье будет, непременно будет! Вы слышите, девчата, счастье будет! И дай вам бог его найти! «Последний тост» Ему постоянно с ней не везло: На отдыхе, в спорах, в любой работе Она, очевидно ему назло, Делала все и всегда напротив. Он скажет ей: «Слушай, пойдем в кино!» Она ему: «Что ты! Пойдем на лыжах!» Он буркнет: «Метель… За окном темно!!!» Она: «Ну. А я все прекрасно вижу!» Он скажет: «Ты знаешь, весь наш факультет Отправится летом на Чусовую!» - «А я предлагаю и голосую, Чтоб на с тобою двинутся на Тайшет!» При встречах он был, как самум, горяч И как-то сказал ей: «Пора жениться!» Она рассмеялась: «Ты мчишься вскачь, Тогда как зачетка твоя – хоть плачь! Нет, милый, сначала давай учится! Поверь мне: все сбудется. Не ершись! Конечно, совет мой как дым, занудный, Но я тебя вытяну, ты смирись! А главное…главное, не сердись – Такой у меня уж характер трудный!» Но он только холодно вскинул бровь: «Ну что ж, и сиди со своею наукой! А мы потеплее отыщем кровь, Тебе же такая вещь, как любовь, Чужда и, наверное, горше лука!» В любви он был зол, а в делах хитер, И в мае, в самый момент критический Он, чтоб до конца не испить позор, Вымолил отпуск академический. Лето прошло и семестр прошел. Но он не простил ее, не смирился. И, больше того, в довершение зол Ранней зимой, как лихой орел, Взял и на новой женился. Пир был такой, что качался зал. Невеста была из семьи богатой, И пили, и лопали так ребята, Что каждый буквально по швам трещал! И вдруг, словно ветер в разгаре бала От столика к столику пробежал. Это она вдруг шагнула в зал, Вошла и бесстрашно прошла по залу… Ей протянули фужер с вином. Она чуть кивнула в ответ достойно И, став пред невестою с женихом, Сказала приветливо и спокойно: «Судьба человеческая всегда Строится в зареве звездной пыли Из воли, из творческого труда, Ну, а еще, чтоб чрез года Любил человек и его любили. И я пожелать вам хочу сейчас, А радости только начинаются, Пусть будет счастливою жизнь у вас И все непременно мечты сбываются! И все-таки, главное вновь и вновь Хочу я вас искренне попросить: Умейте, умейте всю жизнь ценить И сердце надежное, и любовь! Гуляйте ж и празднуйте до утра! И слов моих добрых не забывайте. А я уезжаю. А мне – пора… Билет уже куплен. Ну все… Прощайте». Затем осушила бокал и…прочь! С улыбкой покинула праздник людный. Ушла и…повесилась в ту же ночь… Такой уж был, видно, «характер трудный» «медвежонок» Беспощадный выстрел был и меткий. Мать осела, зарычав негромко, Боль, веревки, скрип телеги, клетка… Все как страшный сон для медвежонка. Город суетливый, непонятный, Зоопарк – зеленая тюрьма, Публика снует туда-обратно, За оградой высятся дома… Солнца блеск, смеющееся губы, Возгласы, катанье на лошадке, Сбросить бы свою медвежью шубу И бежать в тайгу во все лопатки! Вспомнил мать и сладкий мед пчелы, И заныло сердце медвежонка, Носом, словно мокрая клеенка, Он, сопя, обнюхивал углы. Если в клетку из тайги попасть, Как тесна и как противна клетка! Медвежонок грыз стальную сетку И до крови расцарапал пасть. Боль, обида – все смешалось в сердце. Он, рыча, карябал доски пола, Бил с размаху лапой в стены, дверцу Под непристойный гул толпы веселой. Кто-то произнес: - Глядите в оба! Надо стать подальше, полукругом. Невелик еще, а сколько злобы! Ишь, какая лютая зверюга! Силищи да ярости в нем сколько, Попадись-ка в лапы – разорвет! – А «зверюге» надо было только С плачем ткнутся матери в живот. «Метель» Метель ревет, как седой исполин, Вторые сутки не утихая, Ревет как пятьсот самолетных турбин, И нет ей, проклятой, конца и края! Пляшет огромным белым костром, Глушит моторы и гасит фары. В замяти снежной аэродром, Служебные здания и ангары. В прокуренной комнате тусклый свет, Вторые сутки не спит радист, Он ловит, он слушает треск и свист, Все ждут напряженно: жив или нет? Радист кивает:- Пока еще да, Но боль ему не дает распрямиться. А он еще шутит: мол, вот беда – Левая плоскость моя никуда! Скорее всего, перелом ключицы… Где-то буран, ни огня ни звезды Над местом аварии самолета. Лишь снег заметает обломков следы Да замершего пилота. Ищут тракторы день и ночь, Да только впустую. До слез обидно. Разве найти тут, разве помочь – Руки в полуметре от фар не видно? А он понимает, а он и не ждет, Лежа в ложбинке, что станет гробом. Трактор, если даже придет, То все равно в двух шагах пройдет И не заметит его под сугробом. Сейчас любая зазря операция. И все-таки жизнь покуда слышна. Слышна, ведь его портативная рация Чудом каким-то, но спасена. Встать бы, но боль обжигает бок, Теплой крови полон сапог, Она, остывая, смерзается в лед. Снег набивается в нос и в рот. Что перебито? Понять нельзя, Но только не двинуться, не шагнуть! Вот и окончен, видать, твой путь! А где-то сынишка, жена, друзья… Где-то комната, свет, тепло… Не надо об этом! В глазах темнеет… Снегом, наверное, на метр замело, Тело сонливо деревенеет… А в шлемофоне звучат слова: - Алло! Ты слышишь? Держись, дружище! – Тупо кружится голова… - Алло! Мужайся! Тебя разыщут!.. – Мужайся? Да что он, пацан или трус?! В каких ведь бывал переделках грозных. - Спасибо… Вас понял… Пока держусь! – А про себя добавляет: «Боюсь, Что будет все, кажется, слишком поздно…» Совсем чугунная голова. Кончаются в рации батареи. Их еще на час или два. Как бревна руки… спина немеет… - Алло! – это кажется, генерал. - Держитесь, родной вас найдут, откопают…- Странно: слова звенят, как кристалл, Бьются, стучат, как в броню металл, А в мозг остывший почти не влетают… Чтобы вдруг счастливейшим на земле, Как мало, наверное, необходимо: Замерзнув вконец, оказаться в тепле, Где доброе слово и чай на столе, Спирта глоток да затяжка дыма… Опять в шлемофоне шуршит тишина. Потом сквозь метельное завыванье: - Алло! Здесь в рубке твоя жена! Сейчас ты услышишь ее. Вниманье!- С минуту гуденье тугой волны, Какие-то шорохи, трески, писки, И вдруг далекий голос жены, До боли знакомый, до жути близкий! - Не знаю, что делать и что сказать. Милый, ты сам все отлично знаешь, Что, если даже совсем замерзаешь, Надо выдержать, устоять! – Хорошая, светлая, дорогая! Ну как объяснить ей в конце концов, Что он не нарочно же здесь погибает, Что боль даже слабо вздохнуть мешает И правде надо смотреть в лицо. - Послушай! Синоптики дали ответ: Буран окончится через сутки. Продержишься? Да? - К сожалению, нет… - Как нет? Да ты не в своем рассудке!- Увы, все глуше звучат слова. Развязка, вот она, - как ни тяжко, Живет еще только одна голова, А тело – остывшая деревяшка. А голос Крит: - Ты слышишь, ты слышишь?! Держись! Часов через пять рассвет. Ведь ты же живешь еще! Ты же дышишь?! Ну есть ли хоть шанс? - К сожалению нет… - Ни звука. Молчанье. Наверно, плачет. Как трудно последний привет послать И вдруг: - Раз так, я должна сказать! – Голос резкий, нельзя узнать. Странно. Что это может значить? - Поверь мне горько тебе говорить. Еще вчера я б от страха скрыла. Но раз ты сказал, что тебе не дожить, То лучше, чтоб после себя не корить, Сказать тебе коротко все, что было. Знай же, что я дрянная жена И стою любого худого слова. Я вот уже год, как тебе неверна, И вот уже год, как люблю другого! О, как я страдала, встречая пламя Твоих горячих восточных глаз. – Он молча слушал ее рассказ. Слушал, может, в последний раз, Сухую былинку зажав зубами. - Вот как целый год я лгала, скрывала, Но от страха, а не со зла. - Скажи мне имя!..- Она помолчала, Потом, как ударив, имя сказала, Лучшего друга его назвала! Затем добавила торопливо: - Мы улетаем на днях на юг. Здесь нам трудно было бы жить счастливо. Быть может, все это не так красиво, Но он не совсем уж бесчестный друг. Он просто не смел бы, не мог, как и я, Выдержать, встретясь с твоими глазами. За сына не бойся. Он едет с нами. Теперь все заново жизнь и семья. Прости, не ко времени эти слова. Но больше не будет другого времени,- Он слушал молча. Горит голова… И словно бы молот стучит по темени… - Как жаль, что тебе ничем не поможешь! Судьба перепутала все пути. Прощай! Не сердись и прости, если сможешь! За подлость и радость мою прости! – Полгода прошло или полчаса? Наверно, кончились батареи. Все дальше, все тише шумы… голоса… Лишь сердце стучит все сильней и сильней! Оно грохочет и бьет в виски! Оно полыхает огнем и ядом. Оно разрывается на куски! Что больше в нем: ярости или тоски? Взвешивать поздно да и не надо! Обида волной заливает кровь, Перед глазами сплошной туман. Где дружба на свете и где любовь? Их нету! И ветер, как эхо, вновь: Их нету! Все подлость и все обман! Ему в снегу суждено подыхать, Как псу, коченея под стоны вьюги, Чтоб два предателя там, на юге, Со смехом бутылку открыв на досуге, Могли поминки по нем справлять?! Они совсем затиранят мальца И будут усердствовать до конца, Чтоб вбить ему в голову имя другого И вырвать из памяти имя отца! И все-таки светлая вера дана Душонке трехлетнего пацана. Сын слушает гул самолетов и ждет. А он замерзает, а он не придет! Сердце грохочет, стучит в виски, Взведенное, словно курок нагана. От нежности, ярости и тоски Оно разрывается на куски. А все-таки рано сдаваться, рано! Эх, силы! Откуда вас взять, откуда? Но тут ведь на карту не жизнь, а честь! Чудо? Вы скажете нужно чудо? Так пусть же! Считайте, что чудо есть! Надо любою ценою подняться И, всем существом устремляясь вперед, Грудью от мерзлой земли оторваться, Как самолет, что не хочет сдаваться, А, сбитый, снова идет на взлет! Боль подступает такая, что кажется, Замертво рухнешь в сугроб ничком! И все-таки он, хрипя, поднимается. Чудо, как видите, совершается! Впрочем, о чуде потом, потом… Швыряет буран ледяную соль, Но тело горит, будто жарким летом, Сердце колотится в горле где-то, Багровая ярость да черная боль! Вдали сквозь дикую карусель Глаза мальчишки, что верно ждут, Они большие, во всю метель, Они, как компас, его ведут! -Не выйдет! Неправда, не пропаду! – Он жив. Он двигается, ползет! Встает, качается на ходу, Падает снова и вновь встает… 2 К полудню буран захирел и сдал. Упал и рассыпался вдруг на части. Упал, будто срезанный наповал, Выпустив солнце из белой пасти. Он сдал в предчувствии скорой весны, Оставив после ночной операции На чахлых кустах клочки седины, Как белые флаги капитуляции. Идет на бреющем вертолет, Ломая безмолвие тишины. Шестой разворот, седьмой разворот, Он ищет… ищет… и вот, и вот – Темная точка средь белизны! Скорее! От рева земля тряслась. Скорее! Ну что там: зверь? Человек? Точка качнулась, приподнялась И рухнула снова в глубокий снег… Все ближе, все ниже… Довольно! Стоп! Ровно и плавно гудят машины. И первой без лесенки прямо в сугроб Метнулась женщина из кабины! Припала к мужу: - ты жив, ты жив! Я знала… Все будет так, не иначе!.. – И шею бережно обхватив, Что-то шептала, смеясь и плача. Дрожа, целовала, как в полусне, Замерзшие руки, лицо и губы. А он еле слышно, с трудом, сквозь зубы: - Не смей… Ты сама же сказала мне… - Молчи! Не надо! Все бред, все бред! Какой же меркой меня ты мерил? Как мог ты поверить?! А впрочем, нет, Какое счастье, что ты поверил! Я знала, я знала характер твой! Все рушилось, гибло… хоть вой, хоть реви! И нужен был шанс, последний, любой! А ненависть может гореть порой Даже сильней любви! И вот говорю, а сама трясусь, Играю какого-то подлеца. И вот боюсь, что сейчас сорвусь, Что-нибудь выкрикну, разревусь, Не выдержав до конца! Прости же за горечь, любимый мой! Всю жизнь за один, за один твой взгляд, Да я, как дура, пойду за тобой Хоть к черту! Хоть в пекло! Хоть в самый ад! И были такими глаза ее, Глаза что любили и тосковали, Таким они светом сейчас сияли, Что он посмотрел в них и понял все! И, полузамерзший, полуживой, Он стал вдруг счастливейшим на планете. Ненависть, как ни сильна порой, Не самая сильная вещь на свете! | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |